Что я могу сказать тебе такого,
что ты не знал бы про меня и сам?
Из первых трав сплести какое слово,
чтоб в нем звенели тихо небеса,
приветствуя рожденье жизни новой,
но с тем же древним именем – Весна.
Басистыми раскатами гроза
ворочалась на севере второго
числа.
Я все искал твои глаза
то в синем небе, то в прозрачных лужах –
ты смог бы подмигнуть и из-под ног,
мой славный, мудрый и смешливый бог.

Что я могу открыть в весеннем мире
такого, что еще не замечал –
как нежно солнце водит по плечам
горячими прозрачными руками?
Как тесно и безрадостно в квартире,
как невозможно видеть и молчать
о том, что время движется кругами,
о том, что счастье – это то, что с нами
как поцелуя высшего печать –
всегда;
что нужно только лишь начать
смотреть на жизнь открытыми глазами.

О чем мне петь, когда с рассветом птицы,
как будто торопясь наговориться,
напеться после месяцев зимы –
звенят о том, что все мы спасены,
и никому в полете не разбиться,
мы журавли отныне, не синицы,
ничем земным не отягощены
и так давно о небе видим сны,
что бог махнул рукой и стер границы.

А мы почти забыли привкус солнца,
у нас так долго не было дождя;
я слышу тонкий запах янтаря,
и золото потоком щедрым льется
с небес,
светло над крышами звеня,
и словно мотылек у сердца бьется –
щекотно,
я смеюсь и бог смеется:
он тоже рад, что разбудил меня.

Смотри – я разворачиваю крылья,
они со мной, они не только – были;
на севере раскатисто рокочет -
оттуда родом первая гроза.
Прошу тебя, не отводи глаза.
Крылом измятым в небе быстрый росчерк –
иначе мне не спеть и не сказать.

Я странная взъерошенная птица –
ты знал бы, боже, сколько мне их снится,
безмолвных песен из нездешних слов,
да, по утрам я хмур и нездоров.
Они теснятся в сердце, до единой,
и не считают нужным раствориться,
а я к такому, видно, не готов.

В апреле у меня теплеют пальцы,
кошачьи тянет и любить, и драться,
бежит по венам солнечный огонь;
как Фаэтон в летящей колеснице,
я верю, что сумею не разбиться,
а если мне случится оступиться –
мой бог успеет выставить ладонь.